ПРОСМОТРЕТЬ ФОТОГРАФИИ ЮРИЯ КОЗЫРЕВА
Для сайта компании Nikon. 12/09/2009
Юрий Козырев – во многом уникальный человек. Не только потому, что он единственный русский фотограф, проработавший в Ираке более 6 лет, обладатель многочисленных международных наград, полученных за фотографическую деятельность в горячих точках, в том числе четырех наград World Press Photo. Он интересен, как личность, как человек, бесконечно преданный своей профессии, имеющий четкую позицию и нравственные принципы. Беседуя с военным фотографом, за плечами которого более чем 20-летний опыт работы, я был потрясен тем, насколько он открыт для общения, как старательно и подробно отвечает на заданные вопросы и насколько глубоки некоторые его наблюдения. При этом ни капли высокомерия по отношению к простому журналисту или гордыни, а лишь какая-то всеобъемлющая доброжелательность. Может быть, именно эти личностные качества и являются залогом его успеха, и ведут его по жизни тем уникальным, насыщенным событиями путем, результаты которого – не просто хорошие фотографии, а фотографии, отражающие ход человеческой истории и даже чудесным образом переворачивающие судьбы некоторых людей.
– Юрий, говорят, раньше вы снимали на Canon, а потом перешли на Nikon. Когда и как это произошло?
– Кажется, я снимал инаугурацию Обамы, когда мне позвонили из европейского офиса компании Nikon, которая является спонсором агентства, в котором я работаю, и сказали, что можно приезжать за комплектом аппаратуры. Раньше у меня действительно был другой набор, и я взял Никоновский. Получилось два огромных рюкзака. Но я не сразу смог перестроиться. На самом деле это всё равно, что автомобиль поменять. И ещё несколько ответственных съёмок я отъездил на старом “автомобиле”, потому что так было удобнее. А по-настоящему я перешел на Nikon, когда поехал в Ирак в феврале 2009 года и взял с собой только один набор – Nikon.
Это действительно тяжело в 46 лет, из которых 20 с лишним я занимаюсь фотографией, начинать к чему-то новому привыкать. Зум крутится в другую сторону, управление другое. Когда снимаешь, она же частью тебя становится – твоя камера. Если что-то не так, то и съёмка не такая – всякие мелкие проколы вылезают. Кто-то быстрее это проходит. Например, я знаю, в France Press мой приятель Дима Костюков – он быстро перескочил с других производителей на Nikon. Но у него другого выхода не было, потому что он в агентстве. А у меня было право выбора, но так всё это меня заинтриговало… Потому что я всегда помнил, что оптика у Nikon лучше, рисунок у неё лучше. И это действительно так. А вот кнопочки другие и иначе как-то работают. Хотя немногим я пользуюсь – всё сведено к минимуму, потому что снимаю в ручных режимах. И всё время сначала были у меня какие-то “но” и “иначе”, которые постепенно сошли на нет – всё это дело времени и привыкания. И сейчас я вполне комфортно себя чувствую со своей новой камерой и объективами.
– Какой у Вас комплект на сегодняшний день?
– Сейчас мой комплект базируется на двух Nikon D3 (мне обязательно нужна вторая камера – вдруг что-то с первой случится) по понятным совершенно причинам – работаю в очень сложных условиях. Мне нужно сильную камеру, крепкую. У меня оборудование очень быстро изнашивается. Недавно я сдал одну из своих любимых пленочных камер, панорамный Hasselblad на техобслуживание в Фотофрейм, и люди там испугались, потому что камера выглядела так, будто я ей гвозди забивал. Но она рабочая, а затёрлась не потому, что я сидел и тёр её наждаком, просто Ирак – очень пыльная страна… Там дуют ветра из пыли. Они любую вещь затрут так, что она будет выглядеть потрёпанной. Хотя в этом тоже есть своя прелесть – в общем, камеры такие у меня, боевые.
Из оптики вся линейка фиксов Nikkor у меня есть, начиная от 24-миллиметрового, любимого, далее 28, 35, 50 и 85 мм, у которого светосила f1.4. Кстати, это мой самый длиннофокусный объектив, хотя пользовался им всего один раз. Плюс зумы в комплекте: 17-35 и 24-70 мм. Длиннофокусную оптику вроде Nikkor 70-200 мм я не использую, и никогда у меня такой не было – тяжело с ней.
– И сколько это оборудование весит? Как вы всё это на себе таскаете?
– А я весь комплект на себе не таскаю на съемках. Мне важно довезти его до места назначения, а дальше, если я работаю в полях, если это Ирак, то вторая камера может быть в машине или где-то на базе. Сейчас снимаю для National Geographic и хожу с одной камерой и с одним объективом. Может быть второй запасной объектив с собой, да и то не всегда. Не могу, когда на мне много оборудования навешано. Хотя были такие периоды, когда много всего с собой носил. Но это самообман, потому что если у тебя камеры разных форматов, то на все невозможно снять – обязательно что-то пропустишь. Ведь когда берёшь другой формат, нужно перестраиваться, а на это уходит время. А длинный объектив не использую не потому, что я такой пижон, просто у меня другая стилистика сейчас. Я считаю – либо надо быть очень близко к событиям, либо, если этого нет, надо пытаться подобраться на комфортную дистанцию и тогда уже снимать.
Вам обязательно надо посмотреть на сайте “Русского репортёра”, как Валера Щеколдин снял Беслан – не как Щеколдин всю жизнь снимал, а как раз длинным объективом. И очень красиво это получилось у него. Там какая-то деликатность, ранее не свойственная ему вдруг проявилась. Он снял события с дистанции и явно совершенно, что он взял другую оптику. И может быть, она его вдохновила, а может быть, он сейчас по-другому относится ко всему. У меня есть приятели, их несколько, которые долго освещали всякие события, где было много людей. А сейчас они снимают пейзажи, потому что больше не хотят видеть людей. И им чем меньше людей, тем комфортнее. Видимо, была перенасыщенность событиями. И они уходят в другой совершенно формат. Но их работы всё равно социальны. Если брать проект Йозефа Куделки “Landscapes” – это всё равно социальный проект, это не просто ради красоты пейзажа снято. Он всё равно сделал его так, как он умеет. Его Прага, цыгане – это люди вокруг него, а сейчас вдруг совершенно другое – пустота.
- Вы работаете с агентствами?
- Я работаю с одним агентством, точнее, я его совладелец, это агентство NOOR Images – кооператив фотографов. И у нас есть менеджер, который имеет те же права, что и мы. Три года назад открыли агентство и представили в нём свои работы, показали себя. У нас есть совершенно ясные и понятные задачи, как мы хотим работать, есть определенная позиция. Обо всём этом можно прочитать на нашем сайте www.noorimages.com. И такая схема нам кажется наиболее правильной, потому что мы все примерно одного возраста, хотя есть ребята, которые немного старше других, как Стенли Грин. Очень хочется на себя поработать. Потому что это очень странная штука, когда рискуешь жизнью, а какой-то дядя в Нью-Йорке, который никогда не был в полях, забирает у тебя 50% заработка. Поэтому у нас складчина, мы вместе выживаем и помогаем друг другу. Прямо как семья. Это, может, звучит как мафия. Но правда – есть ощущение семьи. И настоящая семья может даже ревновать, потому что много сил в свою работу вкладываем.
- А как настоящая семья относится к Вашей работе, к тому, что иногда месяцами Вас нет дома?
- Семья привыкла, потому что уже много лет всё это длится. И есть понимание. Все нормально. Конечно, как в любой семье у нас могли быть из-за этого проблемы, Когда человек исчезает на 3-4 месяца, сложно ждать. Я-то вообще ждать не умею. Могу ждать во время съёмки, а кого-то ждать для меня очень сложно.
- Это правда, что новостные фотографы помимо фотооборудования используют в своей работе огромное количество других электронных устройств: ноутбуки, мобильные и спутниковые телефоны, GPS-навигаторы, коммуникаторы и ещё много-много всего. В таком огромном количестве оборудования действительно есть необходимость?
- Все зависит от того, где ты работаешь. Если говорить о моем опыте работы в экстремальных условиях, в условиях войны, то наличие спутникового телефона, наличие Бигана (BGAN – спутниковое устройство для голосовой связи и доступа в Интернет), который дает тебе возможность передать данные, наличие аккумулятора, который позволяет заряжать всю твою технику, – это реальная необходимость. Я помню, у меня к камерам было 8 батарей, к спутниковому телефону 8 батарей, к Бигану. Все они были заряжены и использовались в работе. Сейчас много чего для путешественников придумывают и это не такое уж тяжелое и громоздкое оборудование, но оно дает возможность делать свою работу профессионально. И даже вес тут не важен. Если в пустыне у вас нет воды, вы умрёте. У людей, которые давно и много путешествуют, всегда с собой есть бутылка воды, даже если она немножко мешает. Также и для фотографа носить сумку естественно. Очень серьезно этим вопросом занимается и очень хорошо умеет рассчитывать, сколько чего и куда брать Томас Дворжик. Весь его багаж – это обычно 20 килограмм. И он старается его не сдавать, чтобы быть мобильным. Он научился в один рюкзак складывать всё самое необходимое, но это опыт, не более того.
- Вам нужно быть всё время на связи, чтобы после съемки сразу же отправлять материалы в агентство или редакцию?
- Связь нужна не только для отправки снимков. Если человек долго не звонит семье, не звонит на работу – это фигово для тех, кто хочет его услышать. Иногда очень важно просто позвонить и сказать “я живой”. Нет, иногда yahoo передаёт новости, но лучше их опередить!
- Вы ставите перед собой какую-то сверхзадачу? Ведь не просто фотографией ради фотографии занимаетесь. Чувствуете за собой какую-то миссию?
- Вы знаете, нет. Я точно не собираюсь мир менять. То, чем я занимаюсь, мне интересно. Это образ жизни. Я могу быть свидетелем событий, и это круто! Я могу их фиксировать и пытаться сохранить в памяти людей через фотографию. И мой взгляд, моя позиция в этом есть. В общем, это страшно завидное занятие быть свидетелем революций, переворотов, войн. Не наблюдать через скучные новости в телевизоре, а находиться там, на земле, что называется, и всё самому оценивать. Это дорогого стоит.
Дело в том, что у каждого поколения были свои события. Кому-то повезло больше, кто-то увидел больше. Я пришел в фотографию случайно и мое познание мира через фотографию – это было социологическое исследование. Но уже в процессе изучения, понимания и встреч с совершенно удивительными людьми, обращения к их опыту, просматривания их фотографии у меня совершенно точно сложился мой иконостас. И эти люди – в основном военные репортёры. Не то, что мне лишь бы на войну. Просто на войне ты видишь всё по-настоящему. Когда снимаете рыбаков у Москвы-реки, это может быть частью истории про окружающую среду, можно вокруг них ходить, круги нарезать, выбирать ракурсы. И, наверное, в конце концов, у вас получится хорошая фотография. Но мои рыбаки в Ираке и у меня нет времени вокруг них ходить. Там всё происходит мгновенно. Эти два примера – они в совершенно разных плоскостях. Так вот, я предпочитаю находиться там, мне нравится, что вокруг меня происходят события.
Хотя у меня был очень грустный опыт, который мог бы меня остановить. Как намёк свыше: больше не делай этого. Афганистан, 1991 год. С Валерой Нистратовым нас забрали моджахеды. Мы сидели в тюрьме три дня. И страшно было, и не было понятно, что с нами будет. Но там всё как-то, слава Богу, разрешилось. У Валеры украли тогда всю аппаратуру, правда, потом через полгода он получил её обратно. Но я отношусь к этому как к опыту. Следующая поездка в Афганистан в 2001 была уже более осмысленной, более продуманной.
Представляете, каково это, быть там, где на твоих глазах происходят перемены, и отслеживать их во времени. Не один раз приехать и сказать, что я был в Афганистане, а сделать 10-15 поездок. В Ираке я прожил с октября 2002 года по апрель 2009 – это исключительный опыт. И даже не важно где находиться – я был бы счастлив возможности пожить, поработать в какой-нибудь африканской стране, внедриться во всё это. Ведь я общаюсь со своими коллегами, которые в агентствах работают. И что!? В конце года у них по нулям. Ничего! Потому что они снимают ерунду бесконечную. Сегодня – рукопожатия, на завтра дали тему – кризис в Москве. Но у многих шоры и понятие кризиса замыкается на табло обмена валюты – на банальную вывеску с соотношением курса доллара и евро к рублю. А ведь кризис гораздо серьезнее. Отправляйтесь в Череповец, поживите там недели две и поймёте, что такое выживать! Поэтому я за чистоту жанра: снимаешь новости, живи там, где новости. И это принципиальный момент.
- Получается, Вы снимаете молниеносные, скоротечные события. Некогда ждать красивого света и т.д.?
- Да, там много ограничений. Во-первых, безопасность, потому что, это может звучать банально, нельзя снимать летящую пулю. Там, где война, ты во многом зависишь от своих провожатых. Это могут быть фиксеры, помощники, которые тебя ведут и лучше тебя понимают ситуацию. Ты им доверяешь, слушаешься, и нет времени побродить. Если это военные, идёшь за военными, становишься частью их группы. Это не всегда комфортно, потому что я не всегда согласен с тем, что они делают. Но если говорить про миссию, то фоторепортёру очень важно видеть и ту, и другую сторону. И если военные делают что-то не так, надо постараться снять, чтобы обывателю было понятно, что его соотечественники (если говорить про Ирак, то американцы) делают что-то неправильно. Так вот, я нахожусь там, где всё время происходят не самые приятные вещи, и реагировать, и снимать надо быстро.
Хотя сейчас сотрудничаю с National Geographic, так они наоборот просят меня ждать красивого света. И я говорю им “Ok”. С 9 утра до вечернего режима, часов пяти или шести, надо готовить съёмку и думать. Но я всё равно двигаюсь, провожу время в движении, в поисках. А в конфликтных зонах работать надо очень быстро. Там важно и умение работать с техникой, и умение быстро ориентироваться, вникать в обстановку.
Ситуации разные бывают. На войне не всегда снимаешь бой. Вот Ирак – там военные действия продолжались шесть лет, люди жили и выживали в этой среде. Там можно, например, снять рынок, как люди живут. Но, находясь в этой среде, я понимаю, что здесь может что-то произойти. И моё присутствие может что-то изменить. Ведь журналист – это своего рода приманка. Журналистов крадут, убивают и т.д. Поэтому, оказавшись в ситуации азиатского рынка, нужно очень быстро работать, понимая, что у тебя нет много времени. И провожатые, которые не могут ходить вокруг тебя как охрана, просто дают знать, что пора уходить, что пора прыгнуть в машину и уезжать. Съёмка может длиться всего десять минут, но она дорогого стоит.
- Фотограф может как-то повлиять на ход событий? Были такие случаи?
- Были. Много раз. Фотограф может спровоцировать ситуацию, а может ее остановить, если примет правильные решения. Самый яркий пример – Джеймс Нахтвей. Когда его присутствие чуть не спровоцировало убийство, он просто положил камеру, встал рядом с человеком, которого собирались убить, и тем самым остановил ситуацию. Это, пожалуй, самый яркий пример, который я помню. Но у каждого фотографа есть свои истории.
У меня во вторую Чеченскую войну с морпехами было много ситуаций, когда они чего-то не сделали, потому что рядом был я. И это очевидно. А были и другие ситуации с теми же морпехами, когда говоришь, что надо на линию фронта, а они отвечают, что нельзя. Нельзя, потому что очень опасно, что мы не пройдём. И вот канючишь, упрашиваешь, и они соглашаются. Рано утром выезжаем. Туман, совершенно фантастическая картина. Но когда потом через 20 минут нас начинают обстреливать под Центороем, и двое ранено, один убит. И мы уходим, а я снимаю всё это. Мы возвращаемся обратно, и приходит понимание, что именно я был человеком, который попросил их ехать. Но они военные – это не был приказ фотографа, они получили его от генерала. Но это открытая игра и вся цепочка им понятна. И тогда возникает чувство вины, тогда понимаешь, что просить ничего нельзя, ни в коем случае нельзя ситуацию педалировать. Надо научиться ждать. Это хороший урок. И уж точно нельзя жалеть, если что-то пропустил, особенно в том мире, где идёт война. Так случилось, значит так и должно быть. Это подсказки. Там много факторов, которые надо учитывать. И потом их оцениваешь и понимаешь, что всё было правильно.
Ещё вот какая странная штука на войне – скучно с военными. Идёшь с ними. Они совершают совершенно бессмысленные действия: вышибают двери, проверяют вещи, ищут врагов, как они говорят. Но это их работа. И внутренне они тоже ждут, что может что-то произойти, и готовы к этому. И когда они расслабляются, и ты расслабляешься, потом вдруг БАМ! Серьезный такой “Бам”, как в хорошем профессиональном боксе, в настоящем бое – всё происходит мгновенно – раз, раз… Это минута. У тебя есть минута на понимание того, надо тебе выжить, надо ли тебе помочь, надо ли тебе не помешать. Это три фактора. Потому что в любом случае фотограф – лишний там человек. Он точно провоцирует нападающих, потому что выглядит белой вороной. Если одет в гражданское, они могут думать, что ты ЦРУ-шник, либо понимают, что фотограф. Отлично! Убив или ранив фотографа, можно нанести противнику сразу множество проблем, потому что военные, должны будут помочь ему, поэтому если бегаешь слишком неправильно, то можешь помешать своим же выжить. Как все это анализировать, как правильно действовать научиться невозможно. Ситуации не повторяются. Конечно, если в Рамаде десять раз ходил с морпехами и знаешь, что на этой улице всё время достаётся, то ждёшь, что и сейчас достанется. Но есть ситуации, которые невозможно прогнозировать.
- В действующей армии опытные бойцы учат молодых, только что прибывших на фронт, навыкам выживания, а Вас кто-нибудь обучал этому?
- Да, передача опыта – это принципиальная вещь. Дело в том, что существует некое товарищество людей, которые освещают события. Это очень маленький круг и мы всегда делимся своим опытом, знаниями и пониманием ситуации. Потому что если человек едет в Афганистан в первый раз, ему жизненно необходима информация бытового плана, и получить её лучше всего у тех, кто там уже был: что из вещей брать с собой, какие таблетки спасут от поноса, ведь при диарее человек просто не может нормально работать. Ну и целый джентльменский набор правил, который освобождает тебя от различных глупостей. Допустим, можно приехать в шортах, а это глупо. Кажется, там же +40 градусов, но это не значит, что можно ходить в шортах в мусульманской стране.
Что касается других знаний – с кем стоит работать. Например, можно ли поехать в Чечне в Центорой своими силами? Какие при этом могут быть проблемы с властями, какие с боевиками? В Ираке – где лучше остановиться? Стоит ли в этой гостинице? Нет, не стоит. Но она же дешевле. Да, но тебя украдут завтра. Остановись лучше там-то. Или такой случай: молодой человек приезжает в Ирак. Я ему все подробно рассказываю. Он делает одну сложную поездку в Рамаду, но у него нет дома, чтобы отдохнуть, помыться. И я его встречаю в пресс-центре, говорю, что нужно остановиться, паузу сделать, что называется зарядить батареи. Но он не слушается, сразу же делает вторую сложную поездку и погибает. Возможно, он стал жертвой ложной внутренней уверенности, думал, что справится, но опыт показывает, что когда там находишься какое-то время, надо выйти из ситуации, пожить нормальной жизнью, а потом можно опять продолжать.
Но нельзя делать длительные перерывы, потому что расслабляешься, начинаешь думать, что может быть и не надо туда ехать снова. Нужно всё время находиться в драйве. Сейчас занимаюсь большим проектом для National Geographic, и он меня здорово отвлекает от основных моих планов, от Афганистана, Ирака. Что за проект не могу сказать – договор не позволяет, рано ещё. Скажу только, что снимаю Крым. Это большая история для NG, хотя такой он маленький, этот полуостров. Но им хочется подробный материал. Пляжи снимаю, отдыхающих. И это требует совершенно другого душевного состояния, чем работа в горячих точках.
- Проявляются ли какие-то национальные черты в том, как русские солдаты реагируют на человека с камерой, американские и другие?
- Это зависит от конкретно взятой ситуации. Но есть какие-то общие тенденции. Я единственный русский фотограф, который работал в Ираке шесть лет. Поэтому если вы приедете в Ирак, и там скажут, что есть такой Козырев Юрий, и что он почти что иракец, то не удивляйтесь. Американцы скажут – русский, работающий для американского журнала (у меня контракт с журналом Time) – это класс, круто! У них тоже есть русские, которые совсем недавно в армию пришли и сейчас служат в американской армии, чтобы быстрее получить их гражданство. Это такой известный трюк.
И это хорошая реакция, когда тебе говорят: Русский – классно! Это помогает. Русский для иракцев – тоже хорошо, потому что для иракцев вся пресса – американская. А американцы для них – это люди, которые разрушили страну, и если человек с камерой снимает весь этот кошмар, значит он их представитель. Но с другой стороны всегда интригует: зачем ты пришел к нам сюда, где довольно опасно находиться. И если говоришь, что ты русский, то это точно помогает, открывает невероятные возможности.
Иракцы – народ любознательный. Они хоть и говорят, что не образованные, замученные режимом Саддама, но на самом деле это не совсем так. Потому что при долгом режиме Саддама почти каждый пятый иракец учился в Европе, в основном в Англии. У них прекрасное образование. Это единственная арабская страна, где так внимательно относятся к образованию детей. А вот сейчас всё худо, потому что в школы опасно ходить. Всякие шариатские штучки начинаются – разделение девочек и мальчиков. Хотя раньше это было светское государство.
Вот эта псевдодемократия – то, что американцы всем навязывают, – это не везде работает. Она, наверное, классно работает в самой Америке и это потрясающе: придумали несколько сотен лет назад такое государство и живут себе. Но навязывать такой же режим кому-то извне – глупо. И они никак не хотят этого понять. Все перемены возможны только изнутри. Внутри племенного государства могут произойти перемены, когда оно само к этому придёт. Но это настолько долгий путь – сотни лет. Да и вообще, нужно ли им это. Поэтому когда мы обсуждаем там с моим фиксером через переводчика ходит ли моя женщина в парандже по Москве, я говорю “да незачем”. А он отвечает: а у меня ходит, и будет ходить, потому что ей комфортно так, и это часть культуры. Такие вот разные культуры у нас.
Поэтому, отвечая на ваш вопрос, что помогает и где, я могу ответить: если всё по-человечески, если ты проживаешь ту же жизнь с ними, это очень помогает. Есть простые вещи: если в Ираке или Афганистане здороваешься на их языке, это сразу же располагает. Если разуваешься, прежде чем входить в комнату и так же как они садишься, а не грязными ногами вперед, потому что это считается унизительным, то всё будет хорошо. Американцы этого не знают. А если снял обувь, лично каждого поприветствовал в мужском обществе… Все эти простые вещи помогают, по крайней мере, не вызывают смущения. Если предлагают выпить воду, а ты понимаешь, что она сырая, то лучше хотя бы попробовать, потому что это знак уважения. Если ты его не принимаешь, человек может быть смущён или подумает, что что-то не так. Таких подсказок море – можно книжку написать. В твоём поведении должно быть уважение – лучше лишний раз спросить, чем делать наобум так, как считаешь нужным. Потому что мы в той среде должны доверять людям, которые нас приводят. Если врываемся, идём напролом, то реакция либо агрессивная, либо люди просто не понимают. А у фотографа есть возможность подождать, присмотреться к традициям и прочим вещам.
Камера всегда интригует. Талибы запрещали нам их снимать. И вообще по мусульманской вере фотографировать человека нельзя. Но даже если соглашались, они очень внимательно всегда в камеру смотрят и это мешает. Особенно когда только начинаешь, делаешь первые кадры. И всё равно надо снимать, даже если понимаешь, что когда они так пристально смотрят, хороших кадров не получается. Надо дать им возможность акклиматизироваться, привыкнуть к чужеземцу, к камере, а потом уже гораздо легче работать.
- Не пытались ли военные использовать Вас в своих целях, дать задание какое-то или попытаться выудить информацию? Вы же по обе стороны от линии фронта бываете.
- У меня были курьезные ситуации, когда я очень долго сопротивлялся самой идее быть с военными. Я освещал оккупацию Ирака американскими войсками, будучи в Багдаде с иракцами – это был мой выбор. И когда бомбили, я с ними был. И вот американцы взяли город, прошёл месяц, и два, а я всё не хотел с американскими военными пересекаться. Я пацифист на самом деле по своей натуре, оружия в руках не держал никогда. И все эти прикольчики военных мне не очень интересны, но я понимал, что их надо снимать, потому что они творят историю. И в какой-то момент всё сложилось. Я отправился в Тигрит, познакомился с их командиром. А приехал туда со своим дружком, который выглядит как маджахед – бородища, лысый, его Хаджи зовут. Он воин Аллаха такой. На каком-то раздолбанном кадиллаке приехали, пробитом пулями, дырки скотчем заклеены, никакого кондиционера, естественно. Постучались в ворота. Американцы сначала испугались – какие-то непонятные люди приехали: один русский и какой-то явно враг. Испугались, но пустили, и мы там даже поработали. Я договорился, чтобы Хаджи мог молиться в мечети внутри дворца. А в какой-то момент меня попросили передать фотографии, которые я делал до этого. И я начал их выбирать, совершенно наивно думая, что никто не будет за мной подглядывать, но у солдат жизнь общая. Представьте себе – огромная комната, может быть в прошлом гостиная Саддама, мраморные полы и всё такое экстравагантное. И я сижу и выбираю фотографии боевиков, которых снял там же под Тигритом, а американцы увидели, что я фотографии странных людей каких-то с оружием разглядываю, и спросили меня, кто эти люди. Я ответил, что это люди, с которыми вы воюете. И началось: да что это такое, да как ты смел!? Пришлось ответить: а это не ваш бизнес, я журналист и имею право. Нет, ты покажи их, мы найдём этих людей и убьём. Такая вот логика. По прошествии двух-трёх недель одна из фотографий попала на обложку Time. А это журнал, который хранят. И когда я приезжал туда снова работать с военными, меня называли “человек, который знает врагов”. Но потом это в шутку превратилось, хотя я продолжал работать по обе стороны фронта. И они привыкли к тому, что есть человек, который снимает и на этой, и на той стороне.
Были ситуации в Багдаде, когда я ходил с боевиками и смотрел, как они обстреливают базу, а на другой день был на противоположной стороне – на базе с военными. Не мог же я предупредить боевиков, что буду с американцами. Точно также как не мог показать американским военным точку, где находятся боевики и откуда они палят.
- Многое из того, что происходит на войне – ужасно. Как определить грань между тем, что можно снимать и тем, что нельзя?
- Я очень многие вещи не снимал. Видел, но не снимал. Многое просто нельзя показывать. Если вспомнить Беслан, то, что осталось в школе от детей, это месиво – всё это было очень страшно, и я не снял. Надо уважать убитых людей. Их уже не спросишь ни о чем, но уважение должно быть. А некоторые моменты я снял, поскольку понимал, что это можно и нужно делать, потому что обыватель, который смотрит по телевизору новости, привыкает к тому, что в этом грёбаном Багдаде убивают людей, но сам то он здесь, ему комфортно. Когда прилетаешь в Нью-Йорк, понимаешь, что новости американцы не смотрят или не хотят смотреть, хотя находятся в состоянии войны с двумя странами. И иногда им нужно напоминать об этом.
Вопрос этики существует и по отношению к солдатам. Иногда что-то снимаю, но не показываю, ведь родные люди у каждого солдата есть, а значит, есть вероятность, что они могут это увидеть. А не факт, что им нужно видеть, как их сын погиб. Дело в том, что мы официально подписываем много бумаг. Во время войны в Ираке было введено много ограничений для журналистов. Если Вьетнамская война была раем для журналистов – они рисковали, но это было их право, они могли двигаться по линии фронта, скакать с одного вертолета на другой и никто им это не запрещал, то сейчас очень много сдерживающих условий. Трудно получить разрешение быть с военными месяц, два или год – это работа, много бумажной работы. И много бумажек приходится подписывать, в которых перечислено, чего тебе нельзя делать. Таковы условия военных и только на этих условиях ты можешь быть приписан к военной части. Хотя когда что-то экстремальное происходит, многие забывают про правила. В них не прописано, что ты должен помогать, когда ранен солдат или морпех, но когда это случается, ты помогаешь, солдаты это ценят и уважают. Или когда просто делишь их быт, живёшь с ними в подвалах или на улице, складываются доверительные отношения, а когда случается нестандартная ситуация, тебя не хватают за руку и не говорят “нельзя”. Дальше уже сам решаешь, будешь ли показывать тот или иной материал или нет.
- Контраст условий жизни людей на Земле Вам, наверное, очень заметен. Одно дело город, цивилизация, Интернет, а другое дело война…
- Да. Это просто часть профессии. Везде, где идёт война, очень сложные бытовые условия. Если довоенный Ирак жил бедно, но всё же там были хоть какие-то условия, главное что было чисто, то сейчас после оккупации страны, когда в восьмимиллионном городе нет света, это кошмар. Представьте, в Москве вырубить свет хотя бы на час. А там электричества нет месяцами. И мы приспосабливаемся, начинаем использовать генераторы. Когда температура +45 градусов, это тоже очень тяжело. В Афганистане другие проблемы – просто бедность. Бедные люди вокруг, живёшь с ними в тех же мазанках и это нормально. Эту особенность профессии надо либо принимать, либо ты просто не увидишь того, что там на самом деле происходит.
С американцами другая история. Помню, мы месяц жили в полях, шли, шли и шли. У нас была на человека литровая бутылка воды. А на жаре нужно литров пять воды в день пить, чтобы не наступило обезвоживание организма. Но если ты в Багдаде на базе, там есть прекрасная столовка с огромным выбором еды – хочешь тайской, хочешь китайской. Но они всё равно жуют свои “макдональдсы” и запивают Ред Буллом, хотя американское государство тратит на содержание армии многомиллионные суммы. И комфорт для американского солдата очень важен. Они привыкли, чтобы был душ…
Хотя в какой-то момент они обратились к опыту вьетнамской войны и решили, что надо к людям идти жить. Это было романтично и опасно, но это было правильное решение, потому что когда солдаты разошлись и стали жить среди людей, то сами поняли, каково это без электричества, без нормального туалета, душа и так далее. Они стали с удовольствием есть то, что иракцы им приносили, и чай сладкий пить, и курить иракские сигареты, а не свои ментоловые. Такой ход был однажды проделан во Вьетнаме в конце войны. Тогда, правда, американцы сразу тысячи людей потеряли, но потом всё наладилось. Это был не бесконечный процесс – люди ведь договариваются.
И в Афганистане давно уже все договариваются. Они настолько сильные и бесстрашные люди, что убить для них не проблема. Но лучше поговорить и договориться. Нельзя решить проблему, врываясь в чужую культуру наглым образом. Этих людей уже ничем не напугать. А у американцев такой стиль поведения – они кричат, визжат, укладывают людей на пол – очень агрессивная политика ведения боевых операций. Но это не работает, например, с афганцами. Американцы бесконечно делают одну и ту же ошибку – им однажды сказали, что так надо действовать, и они действуют.
- Нет ли у Вас ощущения, что люди не хотят воевать, что политики навязывают им эти войны? Встретились два парня – один из Ирака, другой из Америки, какой смысл им друг друга убивать?
- Да, есть некоторая абсурдность и она понятна многим и с той и с другой стороны. Но у людей там шок происходит. Представляете, первый раз в жизни парень из техасской деревни перелетел океан и оказался в совершенно другой среде. Нужно время, чтобы понять, что это другая страна, другая культура. Среди американских солдат много людей образованных и многим абсурдность войны была понятна, просто для кого-то это работа, некоторыми людьми движет чувство долга. Если ты подписал контракт в 2000 году на пять лет, а потом досрочно хочешь его разорвать, то это подсудно.
- А много американцы получают за службу в армии?
- Скорее всего, это не такое количество денег, которое обеспечит их на всю оставшуюся жизнь. Очевидно, они получают больше, чем солдаты любой другой армии. Солдат приезжает домой и на его счету есть круглая сумма, но не это главное. Он же пять лет служит, и в течение этих пяти лет с него не взимаются налоги. Многие идут в армию по убеждению. Первый этап – служба, потом колледж, а потом можно вернуться в поля, в армию, но уже в другом статусе. Потом, армия – это серьезная школа жизни, и возвращаясь к себе домой они получают совершенно уникальные права – выбор любого ВУЗа и бесплатное обучение, а ведь получить образование в Америке стоит больших денег – порядка 300 тысяч долларов. Люди, которые идут в армию, как правило, не из состоятельных, а из бедных семей. Такая вот американская мечта – даже понимая, что это никому не нужно и рискуя жизнью, они всё же идут на это, чтобы наладить свою жизнь. Тем более, сейчас, когда кризис и в Америке плохо с работой, в армию идут, это популярно.
Я встречал в Нью-Йорке таких ребят – National Guards. Их периодически призывают послужить. Человек может иметь свой бизнес на Манхеттене – бар или банк, а потом бах и на год в армию! Потому что всё просчитано – подписал контракт, тебя освободили от налогов, а теперь будь добр выполнить свои обязательства. Никто же не знал, что будет Афганистан, что будет Ирак. И люди, подписавшие этот контракт в 2000 году, попали. На их долю выпало охранять самую опасную дорогу в мире из аэропорта в зеленую зону. Там погибло более 1000 человек! И это были взрослые состоятельные люди.
- Да, всё это очень и очень непросто. Но давайте еще немного поговорим о технике. Ваш комплект оборудования Вам подарило европейское представительство Nikon?
- Это не подарок. Компания Nikon – спонсор агентства NOOR Images, в котором я работаю. Есть контракт, согласно которому у Nikon перед нами есть определенные обязательства и у нас перед Nikon. И мы очень рады этому сотрудничеству. Нас обеспечили аппаратурой, в которой нуждается каждый фотограф. При этом мы проводим семинары по технике Nikon. Последний семинар был в Нигерии месяца три назад, когда мы ездили и занимались со студентами со всей Африки в течение 10 дней. У нас есть общие интересы. Сейчас как раз начинаем большой проект, над которым мы все будем работать, и Nikon вкладывает в это деньги. Следующий семинар они планируют проводить в Москве в марте месяце. Так что это не подарок – у нас с Nikon нормальные деловые отношения. В Nikon совершенно потрясающие люди, очень внимательные – к нашим порой весьма удивительным прихотям – такой объектив надо найти или сякой – с большим пониманием относятся и помогают.
- Вы вернулись со своим комплектом техники из Ирака, где очень пыльно. Как она выдержала это, а может быть и другие испытания?
- С этим оборудованием я уже поработал и в Афганистане, и в Ирак три раза ездил. А сейчас снимаю Крым. В Крыму был шторм, огромные волны били об пирс, я замотал камеру в целлофан, хотя вода всё равно на неё попадала, но она выстояла. А Ирак действительно убивает любую технику. Прежде всего, опасен песок. Каждый раз после таких поездок я отдаю свои камеры в чистку. И мастера удивляются, откуда в них столько песка. Вычищают, отдают мне, и я снова с ними работаю. Конечно, я стараюсь беречь оборудование, не менять оптику на ветру, а делать это в каких-то щадящих условиях, но всё равно аппаратуре сильно достаётся. Но камеры хорошие, сильные, стабильно работают в таких вот экстремальных условиях.
- Вы доверяете автоматике камеры, тому же балансу белого?
- Я всё выставляю вручную. Все параметры съёмки. Я так привык. Вспышкой не пользуюсь, потому что это манипуляция, это посторонний эффект.
- А не по работе, просто так для души фотографируете?
- У меня нет такого. Моя работа – это и есть для души, это и есть моя жизнь. И не было никогда разделения. Были этапы жизни. Снимал одно – замкнутые пространства, тюрьмы, деток, живущих в сложных условиях. Я проживал это всё. А последние 14-15 лет снимаю только войну.
- Когда пришло понимание того, что, взяв в руки фотоаппарат, вы можете дать людям какую-то важную информацию, какой-то посыл?
- Да, у меня был такой опыт. Первую Чечню снял неряшливо – где-то был не совсем точен, плохо организован. Но я понимал, что будет вторая Чечня, был к этому готов. Еще до начала военных действий в октябре я отснял ребенка в Ведено, который потерял ноги. Дети играли в футбол, а российская авиация пробомбила это место. Видимо были причины на это, а может быть, просто зацепили. И все детки, которые там играли, погибли. Выжил только один мальчик Али. И я снял эту историю, она была опубликована и была совершенно фантастическая реакция – этому малышу захотели помочь. Но мне потребовалось поехать к нему и объяснить его маме, что для этого надо поехать в Москву. И тут уже начинаются такие важные вещи, когда речь идет не просто о фотографиях, а о личной ответственности за судьбу человека. В результате мы помогли, хотя были и ненависть, и непонимание, и недоверие. Али оказался в московской больнице, потом его увезли в Голландию и сейчас он вполне нормально себя чувствует.
У меня таких историй не много, их и не может быть много. Был ещё мальчик Али в Багдаде, который потерял руки, и ему тоже удалось помочь. Сейчас он живёт в Англии. Это важно, когда ты не просто абстрактные вещи снимаешь, а можешь кому-то помочь своими фотографиями. Если обращаешься к социальным темам, если понимаешь, что в данном конкретном детдоме дети страдают, и твои фотографии пробивают обывательские мозги, в которых появляется желание что-то сделать, помочь, возникает ответная реакция, значит, твоя работа сделана хорошо.
- Сейчас довольно сложная обстановка в мире. Вы много где бываете и многие события видите изнутри. Насколько всё накалено, насколько опасно. Тот же кризис – его могут спустить на тормозах, а могут начаться глобальные войны, Третья мировая война…
- Она уже началась, Антон! Просто нам повезло, потому что у нас умные политики, и мы живем в самой спокойной части света. Два часа на самолете отсюда на восток и там война. Она давно случилась. Война не за территорию, а за воду, война за умы, война религий. Если мы возьмем карту и начнём обозначать, где ежедневно погибают люди не естественной смертью, то соотношение спокойных точек и неспокойных окажется не в пользу спокойных. И для меня это значит, что война идёт, и у меня нет ощущения, что она прекратится.
В нашей стране нет горячих новостей. В Ингушетии какой-то жигулёнок с подонками расстреляли, и люди уже бурно реагируют: всё – беда, беда. Хотя если сравнить масштабы этого происшествия с событиями в Ираке… Вот ещё один яркий и понятный пример: когда в Лондонском метро за один день прогремело три взрыва и погибло 30 человек, в Багдаде было 8 взрывов и погибло более 200 человек, а сколько было раненых! Это были просто адские взрывы в самых мирных местах, не на линии фронта. И примеров масса – весь средний восток, в общем-то, воюет. Париж уже трясло от беспорядков. В Ираке сколько было коалиционных войск! А Косово! Много-много мест, где не спокойно. Вся Африка. Да просто забыто, многим плевать, что миллионы людей умирают от СПИДа. А взять мексиканскую границу с США – там ведь полномасштабные военные действия ведутся из-за наркотиков. И страшно, что оружие сейчас стало настолько технически изощрённым, что не обязательно пехоту пускать – какой-нибудь уродец, сидя в бункере, нажмёт на кнопочку, и ракеты полетят!
- Прямо-таки кошмарная картина получается! Что же с этим всем делать? Духовно людям расти надо?
- Не знаю, не знаю. Я просто стараюсь быть там, где главные события и не опаздывать на них. Это моя работа, не более того.
Фотограф: Юрий Козырев
Темы: Военная фотохроника
Использует: Nikon D3, AF 24mm, AF 28mm, AF 35mm, AF 50mm, AF 85 mm f1.4, AF-S 17-35mm, AF-S 24-70mm
Почему Nikon: Сейчас мой комплект базируется на двух Nikon D3 по понятным совершенно причинам – работаю в очень сложных условиях. Мне нужно сильную камеру, крепкую. С этим оборудованием я уже поработал и в Афганистане, и в Ирак три раза ездил. А Ирак действительно убивает любую технику. Прежде всего, опасен песок. Конечно, я стараюсь беречь оборудование, но ему всё равно сильно достаётся. Но камеры Nikon хорошие, сильные, стабильно работают в таких вот экстремальных условиях.
Компания Nikon благодарит Юрия Козырева за предоставленные фотографии.
